Просто юмор → Курилка (Юмор/Болталка/Флудилка/ОффТопилка)

мышка пробежала хвостиком махнула яичко упало и разбилось

Кура Ряба, если не ошибаюсь

Грустный у вас юмор. Навеяло:

На днях жена моя сбежала
За ней собака и коты
Сижу, смотрю, как трудно рыбкам,
Толкать аквариум к двери

Типа «литературное»:

Вампир умирать явно не собирался. Нашпигованный серебряными пулями, мокрый от святой воды, проткнутый осиновыми колышками в шести местах, он ворочался на замшелом надгробии, что-то глухо бормотал и пытался подняться. Оставалось последнее средство: приложенное ко лбу упыря распятие должно было выжечь мозг. Ван Хельсинг брезгливо перевернул порождение тьмы и ткнул в него крестом. Вурдалак неожиданно захихикал и непослушными руками стал отталкивать распятие.
— Этого не может быть! – ошарашенно обронил вслух охотник за вампирами.
— Может, — неожиданно отозвался упырь густым хрипловатым басом. – Крест, у тебя чай, католический?
— Ну…
— Хрен гну, — недружелюбно отозвался вампир. – Нам от энтого щекотка только, да изжога потом. Православные мы, паря.
В доказательство вурдалак распахнул на груди полуистлевший саван. Среди бурой поросли на груди запутался крестик на шнурке, причём явно серебряный. Ван Хельсинг от неожиданности сел на соседнее надгробие. О подобном не говорилось ни в «Некрономиконе», ни в «Молоте ведьм», ни даже в пособии «Исчадия ада и как с ними бороться», изданном в Ватикане четыре столетия назад.

Пока охотник собирался с мыслями, упырь, наконец, сел, трубно высморкался и, покряхтывая, стал вытаскивать из себя колышки. Покончив с последним, он покосился на противника:
— Ладно, сынок, пошутковали и будя. Тебя как звать-то?
— Ван Хельсинг, — машинально откликнулся охотник.
— Ван… Ваня, стало быть. Ну, а я Прохор Петрович, так и зови. Нанятый, что ли, Ванюша?
— Се есть моя святая миссия… — пафосным распевом начал Ван Хельсинг, однако Прохор Петрович иронически хмыкнул и перебил:
— Да ладно те… Миссия-комиссия. Видали мы таких миссионеров. Придёт на погост – нет, чтоб, как люди, поздороваться, спросить как житуха, не надо ли чего… Сразу давай колом тыкать. Всю осину в роще перевели. А подосиновики — они ить без неё не растут. Э-э-эх, охотнички, тяму-то нету… Живой ли, мёртвый, а жить всем надо.
— А… а зачем вам подосиновики? – поинтересовался Ван Хельсинг, не обратив внимания на сомнительную логику вурдалака.
— Известно, зачем: на засолку. В гроб дубовый их ссыпешь, рассолом зальёшь, хренку добавишь – вкуснотишша! На закуску первое дело.
— Так вы же это… — охотнику почему-то стало неловко, — должны… ну… кровь пить.
Прохор Петрович поморщился, как от застарелой зубной боли:
— Да пили раньше некоторые. Потом сели, мозгами раскинули и порешили, что нехорошо это, не по-людски как-то. Вампиризм ведь от чего бывает? Гемодефицит – он, вишь ты, ведёт к белковой недостаточности плазмы и снижает осмотическое давление крови. Смекаешь, Иван?
Ван Хельсинг смутился:
— Видите, ли, я практик. Теоретические изыскания ведутся в лабораториях Ватикана. А мы, охотники, как бы…
— Эх, ты, — разочарованно протянул упырь. – Только и знаете, что бошки рубить, неуки. Хучь «Гринпису» челом бей, чтобы освободили от вашего брата. Всхомянетесь потом, да поздно будет… Ну, ладно, Ванюша, глянулся ты мне. Пойдём-ка в гости: покажу, как живём, кой с кем познакомлю. Авось и поумнеешь…
В глубине старого склепа уютно потрескивал костёр. Несколько упырей в разных стадиях разложения грели корявые ладони с отросшими бурыми ногтями. Прохор Петрович сноровисто накрывал на крышку гроба, заменяющую стол. Появились плошки с солёными грибами, огурцами и капустой, тарелка с толсто нарезанным салом. В середину крышки старый вурдалак торжественно установил огромную бутыль с мутной желтоватой жидкостью и несколько щербатых стаканов. Обернувшись к Ван Хельсингу, сидевшему поодаль, Прохор Петрович по-свойски подмигнул:
— Вот энтим и спасаемся. Самогонка на гематогене, гематуха по-нашему… Пару стопок тяпнешь – и организм нормализуется. А ты: «Кровь пьёте…» Темнота ты, Иван, хучь и с цивилизованной державы. Ну, други, давайте за знакомство! Честь-то какая: с самого Ватикана человек приехал решку нам навести.
Вампиры одобрительно заухмылялись и хлопнули по первой. Ван Хельсингом овладела какая-то странная апатия. Не задумываясь, он выцедил свой стакан. Гематуха немного отдавала железом, горчила, но в целом шла неплохо.
…Через пару часов в склепе воцарилась атмосфера обычной дружеской попойки. Ван Хельсинг уже забыл, когда в последний раз ему было так хорошо. Сквозь полусон до него доносились обрывки вурдалачьих разговоров: «Только выкопался, а он по башке мне осиной – хрясь! Ты чё, грю, больной? Креста на те нету…» — «Видите ли, коллега, здесь мы имеем дело с нарушением терморегуляторной функции крови. Снижение относительной плотности, как показывают исследования…» — «Да пошли, говорю, её ж тока позавчера схоронили, свеженькая. Она при жизни-то всем давала, а щас и вовсе ломаться не будет. Эх, живой, аль нежить – было б кого пежить, уаха-ха-ха!». Из оцепенения охотника вывел дружеский толчок локтем.
— Ты, Ванюша, не спи, разговор есть. – Прохор Петрович вдруг стал необыкновенно деловитым. – Скажи-ка ты мне, сынок, сколько тебе Ватикан платит за нас, страдальцев невинных?
В склепе вдруг стало тихо, вурдалаки прислушивались. Ван Хельсинг долго смотрел в землю, затем виновато сказал:
— По три евро с головы… плюс проезд. Питание и проживание за свой счёт.
— Дёшево цените, — задумчиво сказал Прохор Петрович. – То-то, смотрю, отощал ты, Ваня, да обносился весь. А вот чего бы ты сказал, ежели бы с головы – да по тыще евров ваших. Золотом, а?
Охотник оцепенел. Далеко, на границе сознания промелькнуло аскетическое лицо кардинала Дамиани, приглушённым эхом отозвалось: «Отступник да будет проклят!». Но потом суровый облик растворился в картинах недавнего прошлого. Трансильвания, Париж, Лондон, Прага… Бесконечные схватки, ночёвки в дешёвых мотелях, экономия на еде, ноющие раны… Казначей Фра Лоренцо, отсыпающий скупую плату под бесконечное ворчание о недостаточности фондов и дефиците ватиканского бюджета… Какая-то горячая волна стала подниматься изнутри, докатившись до горла сухим комком. Жар сменился бесшабашной решимостью.
— Может, и сторгуемся, — медленно произнёс Ван Хельсинг. – На кого заказ?
— Вот это по-нашему, по-христиански, — обрадовался вампир. – Тут, Ваня, вишь, какая штука… Сам посуди: существуем мы тут мирно, никого не трогаем. А вот, поди ж ты, взялись подсылать к нам таких, как ты, убойцев. То из Рима, то своя Патриархия наймёт, то сами по себе прут невесть откуда. Начитаются, понимаешь ли, Стокера… Вот мы тут и порешили, стало быть, принять энти, как их… превентивные меры, ага. Золотишко имеется: мы клады в купальскую ночь видим. Ну, и разведка поставлена, сам понимаешь. Слухом земля полнится – вот, свои через землю и передают. Короче, делаю тебе от всего нашего обчества, значить, оферту…
Над сельским кладбищем где-то в Калужской глубинке медленно поднималось солнце. Ван Хельсинг шёл по колено в росистой траве и улыбался. На груди пригрелась фляга, от души наполненная гематухой. В левом кармане побрякивал увесистый мешочек с золотом, выданный Прохором Петровичем в качестве аванса. В правом кармане лежала свёрнутая бумага со словесными портретами Блейда, Баффи и Сета Гекко. Жизнь снова обретала смысл…

©Lexеич

Ну тогда вот вам еще:

«Конец всех сказок» автор Lexеич

Деда разбудили странные звуки, доносившиеся откуда-то со двора. Кряхтя и морщась, он сполз с топчана, сунул ноги в галоши с обрезанными задниками и поковылял к выходу.

Скребущие звуки доносились из открытой двери амбара. Дед, пригнувшись, вошёл туда. Ему открылся вид на монументальный зад бабки, обтянутый застиранной ситцевой юбкой. Сама бабка, нагнувшись, старательно скребла по сусекам. Округлая добротность зада будила смутные воспоминания. Дед подобрался ближе и игриво шлёпнул. «Отвали, старый греховодник» — неуверенно сказала бабка, однако нагнулась пониже и слегка расставила ноги. Впрочем, воспоминания отлетели быстрее, чем появились. Дед немного помялся и, чувствуя неловкость, спросил:

— Что, старая, пора?

Бабка чуть слышно вздохнула:

— Пора. Энтот, как его… цикл завершён. Пора новый зачинать. Мне под утро видение было.

— Ну, завершён, так и хрен с ним, — равнодушно молвил дед и поплёлся обратно в избу.

…Есть теория, что всё начинается из сказок. А сказки у всех народов одинаковы. Вот и бегут по дорогам, шляхам, трактам странные путники. Подпрыгивают хлебы, румяные калачи и замысловатые караваи, вечно теряющие солонки. Тихо шелестя, на манер гусеницы, ползёт бледный лаваш. Весело катятся чуреки и лепёшки, маня поджаристой корочкой. Их ждут. Без них ничего не будет.

…Колобок получился неказистый и даже страшноватый. Остатки непросеянной муки с отрубями и мышиным помётом спеклись в бесформенную массу разных оттенков серого цвета. Так мог бы выглядеть глобус для дальтоников работы похмельного столяра. Две сохлые изюминки, вставленные вместо глаз, миловидности ему не добавили. А когда бабка ножом криво прорезала рот, чувство неприязни только усугубилось, ибо изделие тут же скрипуче произнесло:

— Опять за своё, старая кошёлка… Когда ж ты сдохнешь? – и добавило длинную непечатную фразу. Из неё можно было заключить, что бабка появилась на свет в результате совокупления старой козы и ферганского ишака, страдающего кожными заболеваниями. Дед смущённо крякнул. Бабка бессильно опустилась на лавку и промямлила:

— Так это… катиться надо уже… — и, помолчав, с тихой ненавистью добавила: — С-сыночек…

— Катиться?! – взбеленился Колобок. – Ну, и катись сама! Погреми мослами, авось до погоста докатишься. Думаешь, легко кататься? Ты что вечно лепишь, мымра косорукая, слеподырая? Это, по-твоему, шар? – Колобок вытянул маленькие корявые ручки и охлопал себя. – Это даже не эллипсоид, мать твою! У-у-у-у, курва социально незащищённая…

Последние слова Колобка почему-то привели деда в немалое возмущение. Он поднялся и, грозно задрав бородёнку, пробасил:

— Ты чего тут озорничаешь, выпечка, едрить твою в нетто? Я те щас живо устрою усушку и утруску!

Колобок обернулся и неожиданно зашипел как старый хорь, загнанный в угол курятника:

— Ах ты, старый импотент… я давно до тебя добираюсь, мешок с ревматизмом. Ну, подходи, сука, яйца откушу! Они тебе всё равно не нужны. Ты бы лучше этой кулинарше хрен в руки сунул, чем тесто.

— Правильно! – страстно воскликнула бабка, но, спохватившись, сама начала костерить собственное творение.

Набирающий градус скандал был прерван деликатным стуком в ставню. Разом повернувшись, семейство узрело в окне бурую, с сильной проседью, морду Волка. Волк слыл в лесу зверем образованным и интеллигентным, поскольку знал даже такое мудрёное слово, как «пенетрация». Желающим он объяснял его на простых личных примерах.

— Я прошу прощения, коллеги, — мягко произнёс Волк, — скоро он там выкатится? Все уже готовы. Нельзя ли поторопиться? Лисе на маникюр, у нас с Медведем тоже дела…

Колобок недобро ощерился:

— Готовы, говоришь, пушнина некондиционная? Ну, ладно, выкатываюсь. Я вас пристрою в Красную книгу по блату…

С этими словами Колобок скатился со стола, ударился о пол, нецензурно выразился и, подпрыгивая на собственных неровностях, покатился на крыльцо. Вслед за ним машинально потащились дед с бабкой.

На дворе уже давно ожидала аудитория. Медведь сидел на корточках, поплёвывая на самокрутку в наборном мундштуке. Сквозь редкую шерсть на его груди просматривалась наколка: три церковных купола и надпись «Подрежь активиста!». Лиса томно оперлась о плетень и разглядывала когти с облупившимся розовым лаком. Появление на крыльце Колобка вызвало лёгкий шок. Все трое, включая Волка, смотрели на него как на непьющего сантехника. Неловкое молчание нарушил Медведь:

— Ёлки магаданские… Такая пайка и в ШИЗО западло. Слышь, бабка, в этот раз уж вообще стрёмно. Может, перепечь его?

— М-да, не круасанчик, — поддержала его Лиса. – Бабушка, я потом вам рецепт из «Космо» вырежу – просто шарман! А этого…

— А ЭТОГО вы сейчас будете молча слушать! – процедил Колобок.

Такому голосу нельзя было не подчиниться. Он был целеустремлённым, убедительным, и не допускавшим двусмысленного толкования, как летящий в голову кирпич. С крыльца донёсся булькающий звук, и во дворе густо запахло испуганной бабкой.

— Все мы знаем, зачем собрались здесь, — начал Колобок. – Но я хочу задать вопрос… — он сделал паузу и резко, в стиле Риббентропа, завершил — зачем нам всем это нужно? Кто из нас, свободных зверей и… и… и вольных хлебов, — нашёлся оратор, — сделал марионеток? Вот ты, — ткнул он пальцем в сторону Волка, — ты меня хочешь?

Лиса глуповато хихикнула. Волк внимательно осмотрел Колобка, задержав взгляд на маленьком узком ротике:

— Ну, в каком-то смысле… То-есть, фигурально выражаясь… — но, переведя глаза на бешено выкаченные изюминки, поспешил закончить: — острого желания не испытываю.

Не давая слушателям опомниться, Колобок крутнулся к Медведю:

— Тебе песенку спеть? Здесь и сейчас – спеть? В глаза смотри, урка шерстяная! Нравится, как я пою?

Медведь попятился и громко икнул. Видимо, вокал Колобка не принадлежал к числу его лучших воспоминаний. А оратор уже сверлил недобрым взглядом Лису:

— Ку-у-умушка-а, — сладко протянул он, — не вспрыгнуть ли тебе на носок? Как он с прошлого раза, зажил?

— Две пластики, — хмуро отозвалась Лиса, — месяц в клинике. Сказали: ещё один колобок – и можете свиной пятак пришивать.

— Вот! – удовлетворённо сказал Колобок. – Так не пора ли разорвать этот порочный круг, мои бедные друзья?

— Колесо Сансары, — подсказал интеллигентный Волк.

— Во-во, оно самое, ети его в ступицу! Ставлю на голосование. Кто «за»?

Первым, по старой профсоюзной привычке, поднял руку дед, вообще мало что понявший. За ним проголосовали бабка, Лиса и Волк. Медведь, было, замялся, но Колобок немузыкально затянул: «Я ва-ам споюу-у-у-у ещё на би-и-ис….» Медведя передёрнуло, как от глотка тёплой водки, и лапа поднялась сама собой.

— Собрание объявляю… — начал Колобок, но его прервал мощный раскат грома. Небо мгновенно потемнело, и посреди двора в землю вонзилась жуткая ветвистая молния…

По всему миру хлебобулочные изделия остановили свой бег. Красная Шапочка впервые осознала, что, пока она таскала по лесу корзинки, её ровесницы удачно повыскакивали замуж. Илья Муромец сопоставил зарплату от киевского князя с возможностями большой дороги и предложил Соловью-разбойнику бомбить вместе. Шехерезада осеклась на половине 784-й сказки, причём в самом интересном месте: «…и одурманенный страстью, сорвал башмачник Али с принцессы шёлковые шальвары». Халиф прекратил мастурбацию и недоумённо уставился на супругу…

Первыми исчезли сказки. За ними последовали былины, баллады, народные песни, побасёнки, прибаутки, пословицы и поговорки, частушки, припевки, скороговорки, идиомы и анекдоты. Самыми живучими, как всегда, оказались обсценные выражения, но и они прекратили существование.

Канула в небытие литература, потянув за собой прочие искусства.

А потом не стало ничего.

Про киношку от Марии:

Хохоталась!
Ну что. Сходила я на «Притяжение»…
Хотела понастальгировать по 90-м — ну там Чертаново, подкаченные парни за мир и дружбу, все по понятиям, а попала опять на кино про невменько и либерастов — цветные революции, подтасовка фактов, удары ниже пояса, бессмысленные действия…
Уберите детей и старушек от наших голубых экранов — далее возможна ненормативная лексика.
Кароче, начинается все красиво и грустно. Летит такой инопланетный металлический колобок, тихо мирно, никого не трогая, любуется открывшимися пейзажами, и тут его пеленгует наше минобороны в лице Олега Евгеньевича Меньшикова, которое его пытается уничтожить. Но получается лишь немного покоцать. В результате — колобок падает, срезая верхние этажи высоток Чертаново (на этом спецэффекты в принципе заканчиваются), в одной из которых чпокается дочка минобороны. Чпокает ее местный хулиган. Вот прям такой реальный пацан из шиномонтажа. Привет Перми. У него тоже есть лысый дружбан. А вот «Рыжего» заменили на какого-то нанайца. Ну, видимо, как проявление толерантности. Вместо негра. Хулиган этот, хоть и активно не любим папенькой, но по началу очень вроде как Д«Артаньян — и доче минобороны не дает в пропасть гакнуться, и других неправильных хулиганов чморит…
Ну и по началу, если не считать несколько сотен невинно убиенных при падении, все развивается достаточно мирно — минобороны ставит заборчик вокруг колобка, инопланетянцы тихо мирно так ковыряются, починяют примус, чтобы обратно сыбаццо… Но тут начинает свербить у дочи. Типа немогу дальше ебстись спокойно, так как подругу мои эти гости угондошили… Кароч, прутся они все шиномонтажкой в закрытую зону к колобку. С фонариками. На хуя — вообще не понятно. В результате нарываются и ранят инопланетянца (кстати, так и не понять сколько их там — то несколько, то один, то еще голоса какие-то в общении участвуют), который в результате оказался вполне себе симпатишным пацаном с лицом спаниеля. В видимо в связи с этим, доча минобороны проникается к нему чувствами и пытается вылечить инопланетного гостя, таская его за собой на автопогрузчике в полиэтилене и на ходу переливая ему свою кровь (простите меня медики, но все так и было, даже жгут не стала накладывать...) Ну и тут просыпается быдлянская сущность шиномонтажника. Он начинает действовать прямо на всех фронтах и по-подлому. Сначала он, в лучших традициях, пытается ушатать инопланетянца, типо за подкат к его телке. Инопланетянец этот по началу достаточно индифферентно относится к тому, что его убивают, и заводится только после того, как Д»Артаньян втащил своей подруге за то, что променяла его на пацана не с их района. Тут конечно, инопланетный гость эффектно, красиво и ровно размазывает всех шиномонтажников по стенам. Одной левой. После чего (наука не впрок) хулиган шиномонтажник, стоя на своей вишневой девятке, как Ленин на броневике, призывает народные массы идти бить пришельцев, дабы те побырому уебывали с «их земли». Для чего у него в багажнике припасено несколько бит. Ну короче, народ ведется на эту лажу, все берут волшебные биты из багажника и прут через забор пиздить этими битами инопланетянцев. Это после того, что какбэ понятно, что им эти биты — как собаке комары. Но тем не менее. Восстание обезъян. Ну и в общем им там быстро наступает трындец, инопланетянцы, которых опять много почему-то, вместе с минобороной быстро пообламывали рога спасителям Земли. Главных же героев подвело то, что в разгар всей этой войны миров им приспичило засосаццо. Что позволило шиномонтажнику прицелиться из возникшего из ниоткуда дробовика и таки ушатать. Причем одним выстрелом двух зайцев. В результате, добрые голоса внутри инопланетного колобка дочу оживили, а вот бессмертного спаниеля почему-то не осилили…
Ну и из хорошего — собака там еще выздоровела…

Короче — пристрелите наш кинематограф.
Чтоб не мучался…

В 9 лет рановато читать Поланика, не находишь?, — сказал отец и забрал книгу, оставив меня в недоумении с сигаретой и бокалом вина.

в преддверии встречи выпускников…

От того, что я с утра
Начал с двух по 1.5
Днем 4 по ноль-пять,
Полторашкой запивать
День, склоняясь к вечеру,
Отдается в печени,
А склонившись к ночке — Постучится в почки.

Нравится творчество Дяди Робота. И не только его ножи-топоры-палицы и куксы, а еще и его музыкальная страничка

пока не пойму, как вставить здесь аудио.

я посмотрел безумный Макс в кино и понял — выживать мне суждено, завещано судьбой, ведь я крутой такой
купи мне мама таёжный топор, себе эльфийский лук и мы дадим с тобой отпор
всем козлам, что выживать мешают нам
пр
выживаю как хочу, по ночам ножи точу
на снарягу сурвивалов потихонечку дрочу
на ваше мнение плевать, я умею выживать
как апокалипсис случится, вам не стану помогать
Сегодня мама не пеки мне пирогов, я есть говно учусь — я выживать всегда готов
я всегда готов к нашествию врагов
купи мне мама якутский нож и паракордовый браслет, всё в чемодан ко мне положь
без них не выжить мам, всё суй в тревожный чемодан
выживаю как могу, да вот подвернул ногу
когда пялил чемодан на свой боевой диван
хорошо что моя мать, сей час мне принесёт пожрать
на ваше мнение плевать — с мамкой легче выживать