Противотанковые собаки. → У костра

Противотанковая собака —
история одной дворняги
Из 70 тысяч собак,
мобилизованных в Красную
армию в годы Великой
Отечественной,
48 тысяч были
обыкновенными дворнягами.
Некоторым из них досталась
доля противотанковых псов.
Существовало 13 батальонов
истребителей танков, на счету
которых около 300 единиц
уничтоженной вражеской
бронетехники, в том числе 63
танка – под Сталинградом.
Последнее применение этих
подразделений пришлось на
Курскую битву. Но готовить
собак по этой программе
продолжали до 1996 года.
Собаки подрывники: рассказ
дворняги
Я дворняга. Никаких
породистых предков.
Обычный дворовый пес. Бегал
во дворе с хозяйскими детьми,
да ночью дом сторожил.
Только однажды обычная
жизнь закончилась. Люди
собрались толпой у
громкоговорителя и оттуда
сказали то слово, которое
теперь все часто повторяют:
«война». На следующий день
хозяин собрал мешок, с
которым на рыбалку ходил, и
ушел.
А через месяц пришла
почтальонша, но на нее даже
лаять не хотелось: какая–то
виноватая будто. Она в дом
зашла и оттуда плач хозяйки
раздался, тихий, горький, аж
сердце замерло. А вскоре
люди стали говорить еще
одно слово: «немцы». Хозяйка
положила узел с вещами в
тачку, на узел младшего
посадила, ему на руки –
кошку, а старший за подол
держится.
«Пойдем, Шарик, – говорит, –
уходить надо». Я не пойму: а
дом как же? Кто охранять
будет? А она снова зовет. И
мы пошли. Два дня шли.
Вокруг такие же, как мы, – с
узлами, детьми, коровами,
кошками… А навстречу,
тонкой цепочкой, мужики в
одинаковой одежде и с
оружием, пыльные, усталые и
какие–то безысходные. Утром
на третий день вдруг
закричали: «Немцы! Воздух!»,
потом рев моторов сверху,
выстрелы часто–часто и
грохот.
Меня вдруг что–то
подбросило, ударило, забылся
я. Когда опамятовал – там, где
мы шли, – большая яма. Наша
тачка разломана, вещи
разбросаны, а хозяев нет
нигде. И запах такой кислый
— горло першит. Я потом
узнал, что так тол пахнет. С
год где–то я бродяжничал. В
основном на станциях. Там
солдаты, они добрые. Сами не
сыты, но хлебом банку от
тушенки вытрут и мне дадут.
А банка та на четверых, хотя
мне ее – на раз съесть. Иногда
в поезд брали. Я даже
запутался, где я теперь. На
какой–то станции меня солдат
и подобрал, от него еще
собаками пахло. Надел мне
ошейник, посадил в грузовик
и привез в часть.
Старший посмотрел и сказал,
что я крупный, годен. Там
много собак было, все как я,
дворняги.
Вскоре люди приехали.
Совсем молоденькие,
мальчишки еще, но уже
солдаты. Старший на строй
посмотрел и с такой тоской,
будто жжет его изнутри,
сказал:
«Поздравляю, товарищи
красноармейцы, с прибытием
в саперную мясорубку, так нас
пехота зовет.
Породистых уже угробили,
будем дворняг гробить. Вот
ваши смертники, в вольерах».
Мне новый хозяин достался.
Рыжий такой, лицо все в
веснушках. Пацан пацаном, но
собак понимал. И начали нас
готовить. Всей–то подготовки
– дня два не кормить, а потом
миску с едой под танк
поставить. Жрать захочешь –
полезешь. Страшно до жути,
но лезли. Потом на спину
стали что–то крепить, вроде
седла лошадиного. Тяжелое…
Хозяин сказал: 12
килограммов. И снова миску
под танк. Потом под танк с
заведенным мотором.
Потом стрелять во время
кормежки стали и что–то
бросать, что взрывалось.
Привыкли мы, лезем под танк
и лопаем. Даже под едущий
танк лезем. Привязался я к
новому хозяину, хвостом за
ним ходил. А он с командиром
поговорил, и стали нас,
нескольких, кто смекалистее,
чаще и дольше других
тренировать. Ползать учили,
от ямки к ямке перебегать,
пока к танку бежим.
Не знаю, зачем. Хозяин
просил, значит – надо. Он так
радовался, когда я прятаться
научился!
А мне счастье его порадовать.
И мертвым прикидываться он
меня учил, и к танку не прямо
бежать. Потом нам, кого
больше учили, другие вьюки
дали. Сказали, что старого
образца, их еще до войны
придумали, оказывается. Там
надо было такую штуку зубами
дернуть, у самого танка, и
вьюк спадал со спины.
И сразу нужно убегать,
быстро–быстро, в яму куда–
нибудь или лечь подальше. Я
уже не за еду старался, мне
нравилось, что хозяин
улыбается. И командир хоть
иногда улыбался, говорил:
«Может, хоть кто–то уцелеет».
Потом все мы, с хозяевами, в
поезде ехали. Дальше на
машинах. Затем шли куда–то,
где взрывы слышались. Мы
последними с хозяином шли.
Командир остановился, будто
колонну осматривает,
пропустил всех, повернулся к
церкви, что из–за холма
виднелась, и крестится.
Слышу, говорит тихо, но
горячо: «Господи, их–то за
что, тварей безгрешных? Ну,
сделай, чтоб это в последний
раз, не могу я им больше в
глаза смотреть!» Ночь в
окопах сидели.
Мы с хозяином под его
шинелью свернулись,
прижались, и он мне в ухо
шептал: «Знаешь, как не хочу
тебя посылать? Но надо,
братишка, надо… Только
сделай все правильно, прошу
тебя. Не подставься, они же
стрелять будут, боятся они вас.
Прятаться не забывай, в лоб
не беги.
Как все сделаешь – прячься в
воронке, пока не затихнет».
Вот моторы ревут, пошли
танки. Пора. Вьюк уже на мне.
Мой рыжий меня обнимает
вдруг, целует в нос и
торопливо бормочет:
«Только уцелей, братуха!
Пожалуйста! Я прикрою, как
смогу». Вынимает из
взрывателя на вьюке
предохранительную чеку,
всхлипывает, рукавом слезу
утирает и припадает к
карабину.
А я уже бегу по полю, как он
учил – перебежками, прячась,
непрямо…
Я вернусь, братишка. Если
повезет…